51f3af1a     

Фет Афанасий - Кактус



А.А.ФЕТ
КАКТУС
Рассказ
Несмотря на ясный июльский день и сенной запах со скошенного луга, я,
принимая хинин, боялся обедать в цветнике под елками, - и накрыли в
столовой. Кроме трех человек небольшой семьи за столом сидел молодой мой
приятель Иванов, страстный любитель цветов и растений, да очень молодая
гостья.
Еще утром, проходя через биллиардную, я заметил, что единственный бутон
белого кактуса (cactus grandiflora), цветущего раз в год, готовится к
расцвету.
- Сегодня в шесть часов вечера, - сказал я домашним, - наш кактус
начнет распускаться.
Если мы хотим наблюдать за его расцветом, кончающимся увяданием
пополуночи, то надо его снести в столовую.
При конце обеда часы стали звонко выбивать шесть, и, словно вторя
дрожанию колокольчика, золотистые концы наружных лепестков бутона начали
тоже вздрагивать, привлекая наше внимание.
- Как вы хорошо сделали, - умеряя свой голос, словно боясь запугать
распускающийся цветок, сказал Иванов, - что послушались меня и убрали
бедного индийца подальше от рук садовника. Он бы и его залил, как залил
его старого отца. Он не может помириться с мыслию, чтобы растение могло
жить без усердной поливки.
Пока пили кофе, золотистые лепестки настолько раздвинулись, что
позволили видеть посреди своего венца нижние края белоснежной туники,
словно сотканной руками фей для своей царицы.
- Верно, он вполне распустится еще не скоро? - спросила молодая
девушка, не обращаясь ни к кому особенно с вопросом.
- Да, пожалуй, не раньше как к семи часам, - ответил я.
- Значит, я успею еще побренчать на фортепьяно, - прибавила девушка и
ушла в гостиную к роялю.
- Хоть и близкое к закату, солнце все-таки мешает цветку, - заметил
Иванов. - Позвольте, я ему помогу, - прибавил он задвигая белую занавеску
окна, у которого стоял цветок.
Скоро раздались цыганские мелодии, которых власть надо мною всесильна.
Внимание всех было обращено на кактус. Его золотистые лепестки, вздрагивая
то там, то сям, начинали принимать вид лучей, в центре которых белая
туника все шире раздвигала свои складки. В комнате послышался запах ванили.
Кактус завладевал нашим вниманием, словно вынуждая нас участвовать в
своем безмолвном торжестве; а цыганские песни капризными вздохами
врывались в нашу тишину.
Боже! думалось мне, какая томительная жажда беззаветной преданности,
беспредельной ласки слышится в этих тоскующих напевах. Тоска вообще
чувство мучительное; почему же именно эта тоска дышит таким счастием? Эти
звуки не приносят ни представлений, ни понятий; на их трепетных крыльях
несутся живые идеи. И что, по правде, дают нам наши представления и
понятия? Одну враждебную погоню за неуловимою истиной.
Разве самое твердое астрономическое понятие о неизменности лунного
диаметра может заставить меня не видать, что луна разрослась на востоке?
Разве философия, убеждая меня, что мир только зло, или только добро, или
ни то, ни другое, властна заставить меня не содрогаться от прикосновения
безвредного, но гадкого насекомого или пресмыкающегося, или не слыхать
этих зовущих звуков и этого нежного аромата? Кто жаждет истины, ищи ее у
художников. Поэт говорит:
Благоговея богомольно
Перед святыней красоты.
Другой высказывает то же словами:
Не кончив молитвы,
На звук тот отвечу
И брошусь из битвы
Ему я навстречу.
Этому, по крайней мере, верили в сороковых годах. Эти верования были
общим достоянием. Поэт тогда не мог говорить другого, и цыгане не могли
идти тем путем, на который сошли теперь.
И они верили в



Содержание раздела