Фельдман Александр - День Смерти
ФЕЛЬДМАН АЛЕКСАНДР
ДЕНЬ СМЕ
Пошлет Господь на тебя проклятие, смятение и несчастие во всяком деле рук твоих, какое ни станешь ты делать, доколе не будешь истреблен, - и ты скоро погибнешь за злые дела твои, за то, что оставил Меня.
Второзаконие.
Пятая книга Моисеева.
I
Крепко спит Маланья, свернувшись клубком, тихо и мерно посапывая и обнявши подушку, улыбается сама себе и не чует, что кошка Машка трется о ее розовую крохотную пятку и что-то мурлычет на своем не каждому понятном щелкающем диалекте; растрепалась русая девичья коса, раскраснелась нежная кожа; видит Маланья сон: будто бы стоит она на току после молотьбы, а барин, Михаил Александрович, чуть в стороне, глядит на нее добрыми голубыми очами, крутит русые усы и смеется, подмигивая; Маланья смущается, опускает глаза, а он подходит к ней сзади, обнимает за плечи и говорит: "Добрая работница, чья же ты будешь?" "Да, это кузнеца, барин, Евсея Смелякова дочка; огонь-девка - никому себя в обиду не даёт; на нее, где сядешь, там и слезешь!" - ответил обнаружившийся здесь же староста. Маланья повела хрупким плечом, освободилась от барских уз и бросилась прочь; достигнув своего двора, запыхавшаяся и раскрасневшаяся от бега, она на мгновение обернулась и обомлела - на месте барина и старосты на току разыгрывалось настоящее, невиданное прежде светопреставление: красные, фиолетовые, пурпурные, изумрудные, оранжевые, бирюзовые ягоды, листья и цветы пустились в пляс.
То из их дружной компании выскочит и бросится в глаза напыщенный сноб алый мак, причудливо выделывающий гопака; то скромную смородину закружат в хоровод ягоды-подружки, а то и самовлюбленный ландыш вытворит такую фигуру, что ему мог бы позавидовать сам король танцев, проживающий, верно, в столице. Загляделась Маланья на это чудо, забыла про то, что запыхалась, про то, что коса растрепалась от бега, про барина, про старосту, про то, что в дом ей надо - скоро отец придет - обед готовить; стоит Маланья у калитки и взгляда отвести не может - так ее пляска заворожила; а тем временем вихрь танца всё ускорялся и ускорялся, и вот стало не разобрать, где тут малина, а где ежевика, где василек, а где колокольчик - каждый цветок, каждая ягода теперь были уже не сами по себе, а частью единого целого, чего-то большого и сильного, доброго и влекущего; оно улыбалось ей, крутило ус и манило, как бы произнося: "Ну, иди сюда, не бойся, со мной тебе всегда будет хорошо".
Маланья смутилась, опустила глаза и тут же подняла - на току стояла безлюдная ночь. Ночь была наполнена мерцающим звездным туманом, окаймлявшим полный багровый месяц; из разных дворов доносилась с первого взгляда нестройная собачья разноголосица, но этот звук живо креп, нарастал, и, уже казалось, что это не собачий вой, а плач какого-то огромного неведомого безнадежно несчастного существа.
Маланья поспешила к дому; и тут, отперев дверь, она обомлела: стол был накрыт барскими яствами, а вокруг него сидели сам Михаил Александрович, ее отец, староста и, наконец, Лизка, его дочь. "Неужели, свататься за меня пришел, - смекнула Маланья, - Нет, такого не может быть: у барина, это всем ведомо, есть жена - Татьяна Антоновна - наша барыня". Правда, Смелякова никогда ее не видела, но отец говорил, что она женщина необыкновенно красивая. "Маланья, дочка, - сказал Евсей, - к нам пришел Михаил Александрович, сделай милость, поздоровайся с ним". Барин вышел из-за стола, посмотрел со всей огромной высоты своего роста на маленькую худую Маланью и произнес: "Ну, зд
